Еврейская Франция. Книга Эдуарда Дрюмона 1886г

Ответить
Сообщение
Автор
читатель

Еврейская Франция. Книга Эдуарда Дрюмона 1886г

#1 Сообщение

"Пока люди, занимающиеся социальными науками, не станут изучать еврейство, до тех пор они не сварят ничего, кроме кошачьей похлёбки" (Эдуард Адольф Дрюмон).


Еврейская Франция Эдуарда Дрюмона

В конце 19 века Эдуард Дрюмон открыто кое-что написал о евреях. У нас о его книге долгое время ничего не было слышно, но несколько лет назад она появилась в Сети, и произвела настоящий фурор. Хотя читать её не очень приятно…


http://cs614616.vk.me/v614616591/1bf43/TiNnU7eg_00.jpg[/right] В 1886 году французский писатель Эдуард Дрюмон выпустил книгу «Еврейская Франция»(Edouard Drumont «La France Juive»), ставшую сейчас катехизисом антисемитского движения по всему миру. В ней, помимо привычных обвинений в ростовщичестве и ритуальных убийствах, на евреев возлагалась ответственность за разграбление церквей во времена Французской революции.

Предлагаю вам ознакомиться с выдержками из этой книги, которая, на мой взгляд, очень достоверно преподносит стратегию и тактику евреев в деле оккупации любой страны мира, а в частности Франции. Прочитав эту книгу, вы, надеюсь, найдёте массу параллелей с нашим современным обществом и с теми процессами, которые мы воочию наблюдаем, как минимум, последние 20 лет «независимости». От нас теперь эти процессы даже не скрываются, но даже несмотря на это, большинство из нас упорно не хочет замечать того, как наши страны вдруг стали оккупированы даже без единого выстрела!

Итак, выдержки из книги Эдуарда Дрюмона «Еврейская Франция».

«Вместо того, чтобы идти на Европу открыто, семиты напали на неё с тылу, обошли её: из окрестностей Вильны, (Вильна – это большое вместилище, извергающее евреев на Европу. После русской кампании, евреи из Вильны и её окрестностей убивали наших раненных), совершаются выселения, которые уже наводнили Германию и Францию. Повторяю, это не грубое, а мирное завоевание, мягкий способ лишать людей сперва собственности, потом традиций, нравов и религии. Но я полагаю, что этот последний пункт и будет камнем преткновения…

И качества и пороки этих двух рас служат предлогом для постоянных столкновений.

Семит – интриган, меркантилен, корыстен, мелочен, хитёр; ариец отличается героическим, рыцарским духом; он энтузиаст, бескорыстен, откровенен, доверчив до наивности.

Семит – сын земли, который ничего не видит далее настоящей жизни; ариец – сын неба, всегда одушевлённый высшими стремлениями; тот живёт, действительностью, этот – идеалами.

Семит – купец по инстинкту, у него призвание к торговле, к мене, ко всему, что даёт случай поживиться за счёт ближнего. Ариец – земледелец, поэт, монах и главным образом воин; война – его настоящая стихия; он радостно идёт навстречу опасности, бросает вызов смерти.

У семита нет никакой творческой способности; ариец, напротив, изобретателен; ни одно изобретение не было сделано семитом, он только эксплуатирует, организует и извлекает из изобретения арийца доходы, которые, конечно, оставляет в свою пользу.

Ариец пускается в путешествия, полные приключений и открывает Америку; семит, которому тут представился бы прекрасный случай с достоинством покинуть Европу, избавиться от преследований и показать, что он тоже способен сделать что-нибудь, ждёт, пока другие всё расследуют, устроят, чтобы потом обогатиться за их счёт.

Одним словом, стремление человека в неведомые страны, попытки расширить владение на земле – положительно недоступны семиту и особенно семиту-еврею; он может жить только обыденною жизнью, на лоне цивилизации, которая не им создана.

Несчастье семита, – запомните хорошенько это основное замечание на память обо мне, – в том, что он всегда переступает незаметную черту, которую не следует переходить с арийцем.

Ариец – добродушный великан. Он будет счастлив, лишь бы ему рассказывали одну из тех легенд, которых жаждет его воображение, склонное к чудесному. Но приключения во вкусе «Тысяча и Одна Ночь», где певцы открывают сокровища и рыбаки, закинув сети, вытаскивают их полными бриллиантов, – ему не нравятся; он только тогда будет тронут, если среди этих вымыслов будет выделяться самоотверженное существо, вроде Парсиваля, который, невзирая на тысячи опасностей, идёт отвоевывать св. Грааль: чашу, наполненную священной кровью.

Повторяю, с арийцем можно всё сделать, надо только стараться не раздражать его. Он позволит отнять у себя всё, что у него есть и вдруг, ни с того ни с сего, придёт в ярость, если у него захотят отнять розу. Тогда, внезапно пробудясь, он поймёт всё, схватит меч, валявшийся в углу, пойдёт рубить без разбору и накажет семита, который его эксплуатировал, грабил и обманывал, таким ужасным образом, что тот будет помнить лет триста.

Впрочем, семит ничуть не удивлён. По темпераменту он притеснитель, но терпеть наказания вошло у него в привычку. Он почти доволен, когда всё войдёт в обычную колею, тогда он исчезает, расплывается в тумане, прячется в нору, где придумывает новую комбинацию, которую пустит в ход несколько веков спустя. Напротив, когда он спокоен и счастлив, он испытывает то, что один очень остроумный академик называл nostalgie san-benito.

Ум семита, столь проницательный и гибкий, в сущности, ограничен; у него нет ни дара предвидения, ни способности видеть на земле дальше своего крючковатого носа и понимать известные тончайшие оттенки, которые, если хотите, составляют суть жизни. Семитическая раса, почти исключительно отличается отрицательным характером: у неё нет ни мифологии, ни эпопеи, ни науки, ни философии, ни вымысла, ни пластических искусств, ни гражданской жизни.

Эта раса, самую нравственность всегда понимала совершенно иначе, чем мы. Семит, не знает никаких обязанностей, кроме как к самому себе. Мстить за свою обиду, требовать того, что он считает принадлежащим ему по праву – в его глазах нечто, вроде обязательства. Напротив, требовать от него, чтобы он сдержал слово или бескорыстно воздал должное, значит хотеть невозможного. В этих страстных душах ничто не может устоять перед непобедимым сознанием своего я. Впрочем, религия для семита является как бы отдельною обязанностью, имеющею очень отдалённую связь с обыденной моралью.

Если вы хотите понять историю средних веков, посмотрите, что происходит у нас.

Франция распадалась, благодаря принципам 89 г., ловко пущенным в ход евреями. Евреи монополизировали общественные богатства, всё захватили в свои руки, кроме армии. Представители старинных родов, дворяне и буржуа, разделились на два разряда: одни предавались удовольствиям, содержали любовниц-евреек, которые их развращали или разоряли, при помощи барышников и ростовщиков тоже из евреев. Другие, повинуясь влечению арийской расы к индийской Нирване, к раю Одина, отстранялись от современного движения, предавались созерцанию и почти не жили действительной жизнью.

Если бы семиты имели терпение подождать несколько лет, они бы достигли цели. Один из редких, действительно умных людей из их среды, последователь Филона, представитель еврейской александрийской школы, Жюль Симон сказал им, что надо делать: потихоньку завоёвывать землю и предоставить арийцам переселиться на небо.

Евреи и слушать не хотели; семиту Симону они предпочли семита Гамбету. На том основании, что этот Фонтанароз заставил французов поверить самой чудовищной лжи, евреи его поддерживали, помогали ему деньгами в надежде, что он их избавит от Христа, которого они ненавидят так же точно, как и в тот, день, когда Его распяли.

Франмасонство высказало, а еврейская пресса поддержала это мнение; не щадя издержек, бросали золото, щедро платили полицейским, которые до последней минуты отказывались стать участниками преступления.

Какой-нибудь еврей, выходец из Гамбурга, Франкфурта или Вильны, накопит известное количество миллионов за счёт гоев и может затем всюду выставлять напоказ свою роскошь; его жилище – неприкосновенно. Напротив, природный француз лишает себя всего, что у него есть, чтобы помочь бедным; он ходит босиком, живёт в тесной, выбеленной известью комнате, от которой отказался бы слуга слуги Ротшильдов; вот он – вне закона, его можно выбросить на улицу, как собаку.

Пробудясь от своей апатии, ариец вполне основательно рассудил, что если таким образом понимают эту пресловутую терпимость, о которой говорят уже сто лет, то лучше наносить удары, чем принимать их; он решил, что настало время вырвать страну из рук этих нетерпимых властителей. То, что происходит во Франции, произошло и в Германии. Евреи изо всех сил способствовали культуркампфу, направляли преследования против католиков. Культуркампф окончился и антисемитическая война едва возгорается…

Прочтя этот труд до конца, вы увидите, что этот факт повторяется при тождественных почти условиях во все времена и во всех странах.

Возвращаясь постоянно к поступкам, влекущим его изгнание, еврей как будто повинуется действительно непреодолимому импульсу. Мысль сообразоваться с привычками, традициями, религией других – не приходит ему в голову; вы же, напротив, должны подчиняться еврею, подделываться под его обычаи, устранять всё, что его стесняет.

Заметьте, однако, что от старого общества они охотно заимствуют всё то, что льстит их тщеславию; с забавною настойчивостью гоняются они за воинственными титулами баронов и графов, которые так же пристали этим дельцам, как дамская шляпа обезьяне. Нет такого низкого спекулянта или торгаша, состоящего в более или менее близком родстве с Израилем, который бы не был, по крайней мере, кавалером ордена почётного Легиона (жадность евреев до крестов может сравниться только с их нахальством по отношению к правительствам, которые им дают их).

Но снисходительность их останавливается, как только какой-нибудь из наших обычаев им неприятен, – он должен исчезнуть.

Право еврея притеснять других вытекает из его религии; это для него статья закона, возвещаемая в каждой строке Библии и Талмуда:

«Ты подчинишь себе другие народы железным прутом и сокрушишь их как сосуд скудельный…» (2-й псалом Давида).

«Он постепенно уничтожит перед вами все народы, – говорит Второзаконие, – ибо вы не могли бы их истребить сразу, из боязни, дабы звери земные не размножились чрезмерно…»

«Он предаст их царей в ваши руки; вы уничтожите даже имена их. Ничто не будет в состоянии вам противиться…»

Против христианина, неверного гоя, все средства хороши. В этом отношении Талмуд содержит изречения, которые наши депутаты, столь щекотливые в богословских вопросах, остереглись бы произнести на трибуне, из страха, чтобы у них перед носом не закрыли дверей еврейских банков, с которыми у них есть дела.

«Можно и должно убивать лучшего из гоев. Деньги гоев принадлежат евреям, поэтому позволительно их обкрадывать и обманывать…»

Даже социальная эволюция еврея совершенно отлична от нашей. Тип арийской семьи, в цивилизованном состоянии – это римский gens, который затем обратился в феодальную семью. В течение долгих поколений накопляется жизненная сила и гений, пока дерево, погружённое корнями в почву, выносит на своей вершине знаменитого человека, который является носителем качеств всех своих предшественников. Для развития такого избранного существа, нужно иногда целое столетие, но зато из самой скромной среды выходят те законченные, привлекательные, доблестные образы героев и учёных, которых так много насчитывает наша история.

У семитического племени дело обстоит иначе. На востоке любой погонщик верблюдов, разносчик воды, цирюльник может заслужить благоволение властелина, и вот он сразу делается визирем, пашой, доверенным лицом государя, вроде Мустафы-бен-Исмаила, который пробрался в Бордо, продавая пирожки, и, по выражению генерального прокурора Дофэна, «оказывал своему повелителю услуги днём и ночью», чем и заслужил от нашего правительства, как известно, не отличающегося щепетильностью, крест почётного Легиона.

То же самое и у евреев. Помимо священнических семейств, образующих привилегированный класс аристократии, не существует знатных родов; в некоторых семействах от отца к сыну переходит кредит, но ни в одном из них не передаётся из рода в род слава.

Если обстоятельства благоприятствуют, то менее чем через двадцать лет еврей достигает своего полного развития. Он родится в какой-нибудь жидовской улице, зарабатывает на первой операции несколько грошей, устремляется в Париж, получает орден при посредстве какого-нибудь Дрейфуса, покупает титул барона, смело является в высший круг и принимает замашки человека, который всегда был богат. У него метаморфоза почти мгновенна, он не испытывает никакого удивления, положительно чужда известная застенчивость.

Возьмите русского еврея у себя на месте в грязном лапсердаке, с пейсами, дайте ему месяц сроку, чтобы пообчиститься; и он усядется в ложе в большой опере с апломбом какого-нибудь Стерна или Гинцбурга.

Теперь возьмите почтенного французского подрядчика, разбогатевшего честным путём: у него всегда будет немного стеснённый вид, он будете, избегать слишком элегантной среды. Его сын, рождённый при лучших условиях и знакомый со всеми утончённостями жизни, будет уже совсем иной. Если семья, постепенно возвышаясь, будет оставаться верна правилам чести и религии, то внук уже будет образцом истинного дворянина, у него будет возвышенность мыслей и благородство чувств, которого никогда не будет у проходимца.

Напротив еврей, хотя и сразу приобретает апломб, зато никогда не достигает изящества. За исключением некоторых португальских евреев, которые в молодости отличаются прекрасными глазами, а в старости некоторой восточной величавостью, вы никогда не встретите у них того спокойствия и достоинства, той свободы и утончённой вежливости, по которым всегда можно отличить настоящего французского вельможу, хотя бы он был одет в потёртое платье.

Еврей нахален, но не горд; он никогда не подымается выше той первой ступени, которой, впрочем, очень легко достигает. Несмотря на свои миллиарды, Ротшильды похожи на старьёвщиков, а их жёны, со всеми бриллиантами Голконды, всегда будут напоминать торговок дамскими нарядами, разряженных уж не по-воскресному, а по-шабашному.

У еврея всегда будет недоставать того, что составляет прелесть общественных отношений: равенства. Еврей – заметьте хорошенько – никогда не будет равным человеку христианского племени; или он ползает у ваших ног, или попирает вас пятой. Это явление становится ясным даже после десятиминутного разговора с евреем.

Как только вы с ним отдадитесь той фамильярности, свободе и добродушию, которые придают особую привлекательность сношениям с людьми, он немедленно садится вам на шею, посягает на вашу умственную свободу, старается вас подавить. Надо его держать на почтительном расстоянии. Говорите ли вы с миллионером или бедняком, ему всегда надо напоминать, кто вы и кто он…

Между тем, как арийская раса являет бесконечное разнообразие организаций и темпераментов, евреи все похожи один на другого; у них нет дарований, а есть только одна способность, применяющаяся ко всему, – прославленная практическая сметка, чудесный и неуловимый дар, который есть и у политического деятеля и у маклера и оказывает им удивительные услуги в жизни.

Чтобы понять цивилизованного еврея, надо видеть еврея первобытного. Еврей не способен подняться выше очень незначительного уровня. У семитов нет ни одного гения, равного Данту, Шекспиру, Боссюэту, Виктору Гюго, Рафаэлю, Микель Анджело, Ньютону, и нельзя себе представить, чтобы таковой у них нашёлся.

Гениальный человек, почти всегда непризнанный и преследуемый, есть существо возвышенное, дарующее человечеству нечто, а сущность еврея в том, чтобы ничего не давать. Нет ничего удивительного, что они ограничиваются поверхностными талантами: их Корнель-Адольф – дЭнерц, а их Рафаэль – Вормс.

В искусстве они не создали ни одного оригинального, могучего или трогательного образа, ни одного образцового произведения; они допускают только то, что можно продать, создают возвышенное только в случае необходимости, – ложно возвышенное разумеется, – но предпочитают низкое, позволяющее им обогащаться, льстя грубым инстинктам толпы и в то же время служить их делу, осмеивая энтузиазм, религиозные воспоминания, возвышенные традиции народов, на счёт которых они живут.

Если надо натравить ревущую ватагу с уличной музыкой, капельмейстер Штраус подымает свой смычек. Если нужно выставить в смешном виде армию в ту минуту, как готовится ужасная война, Людовик Галеви сочиняет генерала Бум. Если нашим врагам выгодно поднять на смех всё, что народ уважает: героизм, честную любовь, бессмертные создания искусства, прусский агент Оффенбах тут как тут. Если считают полезным бесчестить театр Расина и Мольера, выставлять на подмостках гильотину и на нашу, прежде славную сцену, выводить действующих лиц, произносящих богохульства – Еврей Бузнах предлагает свои услуги.

Если угодно, чтобы танцевальные вечера, где в былые годы юношество прилично веселилось, обратились в притоны разврата – на то есть еврей Марковский. Еврейка Симия и Вольф расхваливают эти пошлости и приводят с собою людей из общества. Удар выходит двойной. Пока немецкие евреи творят все эти подлости во Франции, другие евреи пишут в Германии: «вот до чего дошла Франция, вот её литература, вот что она производит»!

Когда же предки этих людей молились вместе с нашими? В каком уголке наших деревень или городов их семейные могилы? В каких приходских списках встретятся вам имена этих пришельцев, которые менее века тому назад не имели права жить на той земле, откуда они хотят теперь согнать нас? Чем они связаны с традициями нашей расы?

Так отвечают настоящим немцам, соотечественникам Гёте и Шиллера. Тогда они вам и говорят: «тем хуже для вас; не надо было принимать этих людей; вы должны были предположить, что они приходят к вам только для того, чтобы обесчестить вас и изменить вам».

Наравне с низкопробными театральными произведениями евреям удаются живопись и музыка (опять-таки, низшего разбора); приёмы их усваиваются тем легче, что, при современном понижении артистического уровня, формальная сторона исключительно берёт верх над идейной. Заметьте ещё, что вы не насчитаете ни одного великого французского писателя, который бы был евреем.

Еврей с удивительною легкостью схватывает парижский жаргон. Гейне, Вольф, Галеви и многие из их немецких собратий более парижане, чем мы, родившиеся в Париже. Действительно тут есть какой-то особый пошиб, который еврей тотчас усваивает, как только ему укажут, что всё эти хроники, оперетки, парижские изделия могут иметь выгодный сбыт. Кроме того, в деле разрушения посредством насмешки, которое французы одобряют с идиотской улыбкой, – его воодушевляет ненависть ко всему прекрасному и славному в нашем прошлом.

Говорить по-французски – другое дело. Чтобы говорить на каком-нибудь языке, надо сперва уметь думать на нём; между выражением и мыслью существует тесная связь. Невозможно натурализировать стиль какого-нибудь Левена или Рейнаха, как его особу: для этого надо от рожденья быть вспоенным вином своей отчизны, выйти из её почвы, тогда только ваш слог будет отличатся национальным колоритом, заимствованным из общего запаса чувств и идей…»

Надеюсь, эти несколько абзацев, приведённые из книги Эдуарда Дрюмона«Еврейская Франция» вызвали у вас интерес к её прочтению?
отсюда